Значит, думаю, где-то тут есть другая касса. Оказалось, что нет. И ещё оказалось, что не представляется возможным обнаружить на вокзале кого-нибудь из работников железной дороги или представителей власти. Также обнаружилось человек двадцать, таких же, как мы, средней степени возмущённости.

В свете того, что вокзал этот даже не в Минусинске находится, а в пустынном месте, а поезд будет стоять всего две минуты, я всерьёз забеспокоился. Мы стали рассматривать стенды с информацией для пассажиров. На одном из них был указан телефон горячей линии Енисейской дирекции пассажирских перевозок.

Я позвонил по этому телефону и описал ситуацию: на вокзале скопились чуваки, которые рассчитывали уехать в Красноярск вечерним поездом, который прибывает через 10 минут, но нет возможности купить на него билеты, потому что листок А4 на кассе висит.

Женщина в горячей линии подробно расспросила, где это всё творится, как меня зовут и номер телефона, и пообещала перезвонить до прибытия поезда. Перезвонила и сообщила, что они связались с поездом, начальник поезда предупреждён о том, что надо в Минусинске обязательно забрать безбилетных чуваков с перрона и оформить им билеты уже в поезде. В общем, говорит, извините, что так получилось и не беспокойтесь, всё нормально, щас вы все уедете.

Я пересказал ожидавшим поезда примерное содержание телефонного разговора.

Поезд прибыл. Дверь одного из вагонов приоткрылась, высунулась проводница, увидела группу подбежавших людей с сумками, сделала большие глаза и сказала:

— А вы откуда все взялись-то? Без билетов, что ли? Не-е-е, у меня места для вас нет. Мы щас уже отправляемся.

И уже стала обратно закрывать дверь. Раздался громкий недовольный гвалт и т.п., в духе «а вы должны нас взять, что ж это такое!».

Каким-то образом нас (всех, кто хотел уехать) впустили в поезд, приговаривая «нас никто ни о чём не предупреждал, ничего не знаем, мы вас взяли чисто по доброте, щас будем разбираться с вами».

Нарисовалась начальница поезда, бормоча «что же мне с вами со всеми делать», сказала нашей семейке следовать за ней, отвела нас в какой-то другой вагон и поручила тамошней проводнице.

Проводница усадила нас и говорит:

— Ну, давайте будем разбираться. Вы до Красноярска едете? А сколько билет до Красноярска стоит?

Я отвечаю:

— Вы знаете, я точно не помню, вроде бы 602 рубля и сколько-то копеек, щас я вспомню, сколько копеек...

— Пускай будет 600 рублей, — перебила меня проводница. — Так, взрослых двое, ребёнок бесплатно. С вас 1200 рублей!

Я немного расторожился насчёт попустительства проводницы относительно стоимости билетов, но выдал ей 1200 рублей, которые она сложила в нагрудный карман, после чего ласково произнесла буквально следующее:

— Эх, зайцы вы мои... Вот плохо, что вы с ребёнком: если будет ревизия, то вас-то, взрослых, можно в туалете спрятать и вы там тихо будете сидеть, а ребёнка-то сложнее спрятать. Ну, что-нибудь придумаем. Только бы ревизии не было.

Я удивляюсь:

— В каком смысле «зайцы»? Я же вам за билеты только что заплатил, зачем нам в туалете прятаться? И когда вы дадите нам билеты?

Проводница реагирует таким образом:

— Ах, вот вы как... Да я вас Христа ради взяла к себе в вагон, а вы вон как! Хорошо... Высажу вас как зайцев на следующей станции, которая будет через 15 минут!

Я, поняв, что у меня только что мошеннически выманили 1200 рублей, потребовал вернуть их обратно. Несколько замявшись, проводница вытащила купюры и отдала их мне, злобно сказала что-то вроде «сами виноваты, высажу вас теперь» и ушла.

Мы думаем, нихера себе события разворачиваются. Щас нас начнут высаживать в ночь на какой-то неизвестной станции. На которой, возможно, даже переночевать негде, например.

Звоню я опять в горячую линию и описываю, как мы сели в поезд и как нас угрожают из него высадить через 15 минут за то, что мы не согласны прятаться от ревизии в туалете. Там тётка всему этому удивляется (не знаю, искренне или нет). И говорит:

— А будьте добры, назовите мне фамилию начальника поезда, в котором вы едете. Я могу и сама узнать, но быстрее будет, если вы скажете.

— А где её можно узнать? — спрашиваю я.

— Да у проводницы хоть спросите этой. Я подожду на линии.

И тут как раз возвращается проводница, которая нас высаживать угрожает. Я ей говорю:

— Скажите мне, пожалуйста, фамилию начальника этого поезда.

— А это вам ещё зачем? Вот ещё. Я вам не обязана ничего такого говорить, — несколько хамски отвечает проводница.

Я говорю в телефон:

— Проводница чо-то отказывается сообщить мне фамилию начальника поезда. Говорит, что не обязана.

Увидев, что я в реальном времени транслирую присходящее в телефон, проводница начинает заметно беспокоиться, выпучивает глаза, собирается что-то сказать. Горячая линия восклицает:

— Да они там офонарели, что ли?! «Не обязана» она! Так, фамилию проводницы мне тогда скажите. Которая не говорит фамилию начальника поезда. У неё на бэджике должно быть написано.

— Щас скажу... — отвечаю я, приближаюсь к проводнице и приглядываюсь к бэджику. Проводница, видя это, внезапно начинает убегать от меня. Она, натурально, спасается от меня по вагонному проходу и скрывается у себя в проводницкой комнате, но я захожу туда следом за ней и всё-таки прочитываю фамилию: Зыбцева. Я сообщаю в телефон:

— Фамилия проводницы Зыбцева.

И иду обратно к Наде и Саше. Тут, наоборот, Зыбцева сама начинает за мной гнаться и восклицать:

— С кем это вы разговаривали по телефону?! Кто вам позволил сообщать мою фамилию?!

Я ввёл Зыбцеву в курс дела. Мол, горячая линия, телефон указан повсюду, вот на стене, например, рядом с вами. Проводница ушла и вскоре вернулась с исписанным листочком А4, протянула мне его и говорит:

— Распишитесь вот тут. Просто распишитесь внизу.

Я взял почитать, под чем она хочет, чтобы я расписался. В бумажке была изложена какая-то не соответствующая действительности версия произошедшего. Ключевая фраза, после которой я не захотел ничего подписывать и ещё сильнее разозлился, была примерно такая: «никаких денег я у пассажиров не брала».

Я говорю:

— Как это я подпишусь под тем, что вы у меня никаких денег не брали, когда вы как раз брали?

— Но я же вам их вернула.

— Так вы и пишите, что взяла, а потом вернула.

— Я у вас никаких денег не брала.

Это дурацкое препирательство продлилось недолго, потому что я сказал:

— Знаете, я просто пассажир, который хочет купить билеты на поезд, в котором едет. Подписываться под каким-то враньём и ввязываться таким образом непонятно во что я не хочу, и упрашивать меня бесполезно. А будете надоедать, я снова позвоню в горячую линию и скажу, что меня заставляют расписаться под вашим враньём.

Зыбцева, подрожав губами, ушла. Теперь нарисовалась начальница поезда, весьма обеспокоенная и нервная.

— Что у вас тут произошло? — спросила она, всем видом выражая желание выслушать и во всём разобраться. — Наверно, у вас с проводницей возникло недопонимание?

— Да, недопонимание, — говорю я. — Я думал, что нам дадут билеты в обмен на соответствующую сумму денег, которую я ей дал. А оказалось, что мы как были зайцами, так и остаёмся. Я уж лучше буду зайцем забесплатно.

— Какие деньги? Она говорит, что не было никаких денег! Но вы не беспокойтесь, мы сейчас вам оформим билеты, сделаем всё как полагается!

Потом начальница поезда, понизив голос, произнесла:

— А можно у вас спросить, кому вы звонили? Вы же кому-то позвонили? А зачем вы звонили? Почему сразу не обратились ко мне?

Блять, картина была эпичная — сидит работник железной дороги на фоне приклеенной к стене яркой, жизнеутверждающей, привлекающей внимание рекламы горячей линии (вообще все вагоны были ею уклеены), в которой огромными цифрами написан телефон, и испуганно вопрошает:

— А ГДЕ ВЫ ВЗЯЛИ ЭТОТ ТЕЛЕФОН? КОМУ ЭТО ВЫ ЗВОНИЛИ?

Снова явилась Зыбцева, и они уже вдвоём стали упрашивать меня поставить подпись в лживой бумажке. Подпись-то поставить ничего не стоит, но для этого мне пришлось бы нарушить мой принцип минимизации вранья, чего я делать и так не люблю, а тем более для того, чтобы успокоилась и перестала плакать тётка, которая полчаса назад грозно угрожала выкинуть нас с трёхлетним ребёнком из поезда в ночную степь.

Среди аргументов в пользу моей подписи был, например, такой: у Зыбцевой малолетняя дочка, и вот если я не подпишу бумажку, то Зыбцеву уволят. Как она в таком случае будет кормить дочку?

И то и дело они причитали: зачем вы туда позвонили? Зачем же вы туда позвонили? Что же теперь делать? Вы толком ничего не понимаете, взяли и позвонили, а у нас тут теперь такое, вы даже себе не представляете. Завтра прибудем в Красноярск и сразу же Зыбцеву на совещании будут обсуждать и увольнять. Подпишите же эту объяснительную!

И так далее.

Тем временем нам оформили билеты, мы заняли свои места (в другом вагоне) и принялись готовиться ко сну. И тут стало наблюдаться новое явление: мимо меня стали ходить всякие работники поезда, невзначай останавливаться и со слезой в голосе негромко повествовать о том, как трудно живётся на свете Зыбцевой. А если я «не пойду навстречу», то ещё труднее станет жить. А я тут, значит, расселся, бессовестный нахал, и не хочу подпись поставить, мне это ничего не стоит, а я всё равно не хочу. Упёрся. Совести у меня нет. И всё такое.

Через некоторое время требования изменились: теперь стали уламывать хотя бы позвонить «по тому же телефону, по которому вы звонили» и сказать, что я никаких претензий к Зыбцевой не имею, типа, недоразумение произошло, забудьте. Этого я тоже делать не хотел, но тупое назойливое брождение, мешавшее спать Наде с Сашей (сам я, кажется, что-то читал), весьма утомило, и я сдался:

— Да что ж такое-то, щас позвоню, отстаньте от меня только.

Так ведь Зыбцева с начальницей поезда принялись стоять рядом и ждать, пока я позвоню. Я заявляю:

— Я позвоню, только если вы уйдёте.

— А как же мы узнаем, что вы правда сказали, что не имеете претензий?!

— Хорошо, могу вообще не звонить.

Они ушли. Я спустя какое-то время позвонил в горячую линию и говорю (причём меня там уже узнавать даже стали):

— Это опять Александр, ну, помните же меня. В общем, мне тут не дают спать, весь коллектив поезда вьётся около нас и упрашивает, чтобы я вам позвонил и сказал, что никаких претензий к Зыбцевой не имею. Так что давайте, чтобы мне тут дали поспать спокойно, будем считать, что я вам позвонил и сказал: я не имею претензий к Зыбцевой.

— Ха-ха-ха! Ну ладно, но вообще вы ей там передайте, что по прибытии в Красноярск она всё равно получит. Вы уже на это никак не можете повлиять.

Вот собственно, и всё.