Связавшись с другими экипажами, находящимися в воздухе, пилот выяснил и сообщил, что в секретной лаборатории теперь уже неважно какого государства произошла непредсказуемая, вышедшая из-под контроля реакция, запустившая мгновенную цепную реакцию уничтожения – буквально в течении часа Земля стала непригодна для жизни и превратилась в клокочущий сероводородом шар.

Когда самолет снизился, мы прильнули к иллюминаторам – от горизонта до горизонта кипящее серо-зеленое марево с редкими вспышками-протуберанцами - должно быть, так выглядит ад. Через миллионы лет, может быть, Жизнь свое возьмет и цивилизация еще возродится на этой планете. Наши предки по обломкам континентов на океанских шельфах будут строить смелые гипотезы о существовании возможных предшественников, а скептики будут их желчно опровергать. А мы… мы заигрались и подошли слишком близко к запретной черте. Бог нажал на Reset

Когда все началось, я надел на дочь наушники и включил ее любимые мультики на ноутбуке – через пять минут оглянулся - она безмятежно спала. Я выключил ноут, укрыл ее пледом, наушники не снял, чтоб не проснулась от истеричных воплей, коих в тот момент хватало. Пилот честно сообщил, что запасов горючего и кислорода в салоне хватит максимум на час-полтора, после чего пассажирам были розданы все запасы спиртного, имеющиеся на борту. Стадия паники миновала на удивление быстро. Может, сказалось то, что ни Земли, ни тех, кто на ней, уже не было, а мы, здесь - еще живы. Повезло? Сколько на планете еще кружит между небом и землей таких присмиревших хомячков-камикадзе, обреченно считающих такты двигателя? Когда нашим летчикам удается связаться с другими экипажами, они говорят одно – просвета нет нигде, это конец, ребята.

…Кто-то пронзительно шепчет, горячо сжимая собеседнику руки, кто-то молится, кто-то тихо поет на незнакомом мне языке – и все это покрывает монотонный гул самолета. Армагеддон приходит буднично, без пафоса и заламывания рук. Секундная стрелка идет по кругу.
Я очень боюсь. Боюсь не того, что человечество кончилось, ни скорой физической гибели, очень боюсь, что дочь проснется, откроет глаза и спросит: «Что это, папа?!» Я знаю, что не смогу соврать. Не смогу сказать правду. Потому и не шелохнусь уже второй час, завороженно не свожу глаз с ее лица, будто это может чем-то помочь, тихо шепчу немыслимые, сумасшедшие заклинания. Уголки губ ее подрагивают в улыбке, на щечках румянец, длинные ресницы едва заметно трепещут – что ей снится? Наверняка, что-то очень хорошее. Этот сон – единственное, что у меня осталось. Я, пожалуй, рехнулся, мне кажется - пока цела эта паутинка, есть надежда.
Самолет тряхнуло, он резко пошел вниз, наше время вышло. Я крепко обнимаю ребенка…

...открываю глаза - и вижу перед собой озорную рожицу дочери.
«Пап, хватит спать. Ты что – забыл?! Ты обещал всю субботу провести со мной, слушать только меня. Сегодня суббота. Вставай! – у нас столько дел, столько дел!»